«Москва – Петушки» и другие произведения - Венедикт Васильевич Ерофеев

Михалыч: Ни… никогда.

Прохоров: Итак, мы в клубе знатоков: что? где? почем? Так почем нынче Курильские острова? Итуруп – за бутылку «андроповки» и в рассрочку? Кунашир – почти совсем за просто так… А может быть, эти дельцы от политики – за все это просто подкидывали тебе пиздянки?.. (Михалыч напрасно пытается что-то в свое оправдание мычать.)

Прохоров: Мало того, этот боцман имел намерение запродать ЦРУ карту питейных торговых точек Советского Союза. И попутно – нашу синеглазую сестру Белоруссию – расчленить и отдать на откуп диктатору Камеруна Мише Соколову…

Стасик (фланируя мимо, как обычно): Да. За такие вещи по таким головкам не гладют. Я предлагаю: снять с него штаны и пальнуть из мортиры…

Прохоров: Стоп. Я еще не все сказал. У этого пса-мичмана было еще вот какое намерение, поскольку продавать ему было уже нечего – он сумел за одну неделю пропить и ум, и честь, и совесть нашей эпохи, – он имел намерение сторговать за океан две единственные оставшиеся нам национальные жемчужины: наш балет и наш метрополитен. Все уже было приготовлено к сделке, но только вот этот наш двурушник немножко ошибся в своих клиентах с Манхэттена. Когда с одним из них он спустился в метрополитен, чтоб накинуть нужную цену, – этот бестолковый коммерсант-янки решил, что перед ним – балет. А когда тот привел его в балет… (Всеобщий гул осуждения.) Гриша! Комсорг! (Комсорг Пашка Еремин откликается только тогда, когда его называют Гришей.) Сбрось с себя простыню, не бойсь, сегодня судят не тебя. Скажи свое слово, товарищ!..

Пашка Еремин: Да очень просто: почему этого удава наша Держава должна еще бесплатно лечить? Его надо убивать вниз головой!..

Коля: Да, так поступали восточные деспоты со всеми агарянами: они запрокидывали им головы и заливали глотку расплавленным свинцом… или холодным вермутом.

Стасик: Нет, лучше все-таки стрельнуть в него из арбалета…

Коля: Из аркебузы… с расстояния в два с половиной поприща…

Стасик: Да откуда мы здесь достанем аркебузу?.. А мортиру можно из чего-нибудь сплести. У медсестрички мыла можно выпросить хозяйственного и немножко аксельбантов…

Алеха: Ха-ха, ты еще позументов у нее попроси… По-моему, отдать этого изверга на съедение Витеньке!..

Возгласы одобрения. Все оборачиваются в сторону Вити. Однако Витя, не переставая улыбаться и поглаживать пузо, делает отвергающее движение розовой своей головою.

Прохоров: Молись, Михалыч! В последний раз молись, адмирал!

Михалыч (уронив голову до пределов, начинает быстро-быстро что-то бормотать, приблизительно такое): За Москву-мать не страшно умирать, Москва – всем столицам голова, в Кремле побывать – ума набрать, от ленинской науки крепнут разум и руки, СССР – всему миру пример, Москва – Родины украшение, врагам устрашение…

Прохоров: Так-так-так-так…

Михалыч (трясясь, продолжает, и все так же некстати): Кто в Москве не бывал – красоты не видал, за коммунистами пойдешь – дорогу в жизни найдешь. Советскому патриоту любой подвиг в охоту, идейная закалка бойцов рождает в бою молодцов…

Прохоров: Довольно, мичман!.. Блестящий молитвослов… По-моему, никаких арбалетов не нужно, а просто растворить его в каком-нибудь химическом реактиве, чтоб он к вечеру состоял из одной протоплазмы… Только – для чего в нашем отделении лишняя протоплазма, от нее уже и так дышать нельзя. Лучше – под трибунал!.. Коля, утрите свои слюни. Как вы считаете, Коля, – много в нашем отделении протоплазмы?

Коля: Очень много… я уже не могу…

Прохоров: Ясно. Трибунал. Конечно, сейчас он жалок, этот антипартийный руководитель, этот антигосударственный деятель, антинародный герой, ветеран трех контрреволюций, он беспомощен и сир, понятное дело, на скромные ассигнования ФБР долго не протянешь… Но все его бормотания и молитвы – это привычное кривляние наших извечных недругов. Это извечное кривляние наших привычных недругов. Это недружественная извечность наших кривляк. (Прохоров вдохновенно прохаживается.) Такие вот антикремлевские мечтатели рассчитывают на наше с вами снисхождение. Но мы живем в такие суровые времена, когда слова типа «снисхождение» разумнее употреблять пореже. Это только в военное время можно шутить со смертью, а в мирное время со смертью не шутют. Трибунал. Именем народа боцман Михалыч, ядерный маньяк в буденовке и сторожевой пес Пентагона, приговаривается к пожизненному повешению. И к условному заточению во все крепости России – разом! (Почти всеобщие аплодисменты.) А пока – за неимением инвентаря – потуже прикрутите его к кровати. Пусть обдумает свое последнее слово.

Алеха и Пашка опрокидывают адмирала в постель и – простынями и полотенцами – прикручивают так, чтоб тот не мог шевельнуть ни одним своим суставом и членом.

Люси (врывается в палату, привлеченная кряхтением палачей и оглушительным рычанием жертвы): Что здесь происходит, мальчики?.. Оставьте его в покое… Что ни день у вас – то суд и расправа. Где тут лишняя койка? (Открывает шкаф и вынимает комплект чистого белья, бойко швыряет на порожний матрас.) Скоро – обход. Ти-ши-на!..

Алеха (тихо берет за плечи крохотулю Люси и, выпятив одновременно пузо и глаза-фурункулы, выделывает вокруг нее томные танцевальные движения, а потом поет свою коронную, предварительно ударив себя в пузо и тряхнув головою):

Мне долго-долго будет сниться

Моя веселая больница,

А еще дольше будет сниться

Твоя шальная поясница.

Прохоров: Алеха! Припев!

Алеха:

Алеха жарит на гитаре,

Обязательно на рыженькой женюсь!

Ал-лех-ха жарит на гитаре,

Обязательно на рыженькой женюсь!

Пум! пум! пум! пум! (по животу)

Обязательно,

Обязательно

Я на рыженькой женюсь!

Пум! пум! пум! пум!

Отстегнула все застежки,

Распахнула все одежды,

И едва дыханье жизни

Из ноздрей не улетело.

В трюме мичман обоссался,

Боцман палубу грызет!

Хо-хо-хо-хо!

Прохоров: Припев, Алеха!

Алеха:

Аль-лехха жарит на гитаре,

Но у него не выйдет ничего!

Пум! пум! пум! пум!

Да ну и пусть он жарит на гитаре —

Ведь все равно не выйдет ничего!

А я… (осклабляясь) А я… —

Обязательно,

Обязательно…

Привычно фыркая, Люси ускользает к дверям. И наталкивается на входящего в палату Гуревича, в желтой робе, как у всех, и в мокрых волосах. На лице не заметно следов побоя – но общая побитость очень даже заметна, да и всем понятна: Боренька, санпропускник…

Люси: Ой, новенький… Ваша койка первая слева… стелите свою постельку, я могу вам помочь, если что не так…

Гуревич (яростно): Сам! Сам! Провались, девка!..

Люси исчезает. Пение на время прерывается. Гуревич комкает все белье и швыряет его в угол кровати, потом смотрит направо: розовый Витя с аппетитом смотрит на него, поглаживает живот все любовнее и облизываясь, иногда отворачиваясь в подушку, чтоб подавить в себе смешок, ему одному ведомый. Гуревич с полминуты его разглядывает, ему становится не совсем вмоготу, – он смотрит на соседа слева: оплетенный со всех сторон «контр-адмирал» все чаще что-то шепчет, с лицом скудеющим и окаянным. Над ним наклонен Стасик.

Стасик: Сейчас по всему миру все могильщики социализма – все исповедуются и причащаются… А ты почему, дедушка, не хочешь?..

Прохоров (подступая. Следом за ним – Алеха-Диссидент, как Елисей за Илиею. К Стасику): Цыц, моя радость! Дай потолковать с человеком…

Стасик: Нет-нет, ему нужна минута самоуглубления… Вы плохо знакомы с Востоком… Ты погружаешься в воды, ну… или тебя погружают, но ты ощущаешь: канули в вечность те времена, когда тебя не существовало, – тебя омывают, следовательно, ты есть… Когда купается наложница китайского императора в Бассейне Сплетающихся Орхидей – он так и называется: Бассейн Сплетающихся Орхидей, – так в него добавляют 12 эссенций и 17 ароматов…

Коля (подступая сзади):…Но кто после этого облекается в желтое одеяло, не зная истины и самоограничения, – тот недостоин желтого одеяла. Ты можешь мне разъяснить эту дхарму?!

Прохоров: Шел бы ты под хуй со своими дхармами!.. Человеку только что в ванной навешали пиздюлей! при чем тут дхармы? Продолжай, Стас…

Стасик: И вот я перехожу из ванной с орхидеями, минуя залы